Машину трясет на ухабах и подбрасывает иногда так, что  лязгают зубы.
Пыль оседает плотным  облаком на   лицах,  брезенте тента  грузовика,   матрасах,  настеленных в кузове.
Экспедиционный грузовик мчится  по степи,  по едва заметной  в  бурой сухой траве  дороге,  и  яростное  солнце  светит  сквозь  сомкнутые ресницы, выжигая   на роговице  алые круги.
Мы останавливаемся   на  размеченных  заранее местах, чтобы  торопливо, почти по-грабительски  вскрыть  могилы-курганы. 
Нет времени  на  тщательное обследование — послойную зачистку,  осторожное  освобождение кисточками  и шпателями  костей и керамики  от песка и  глины,  зарисовывание, тщательную упаковку  образцов  по ящикам. 
Эта степь  будет затоплена  через полгода  водой. Дороги,  курганы,  ушедшие  в  небытие  памятники и  покойники – все ее тайны   будут   лежать на дне огромного  водохранилища, которое  запитает   ближайший город. Поэтому  студенты  истфака, преддипломники и  фанаты археологии,  должны в  ускоренном  темпе   пройтись  лопатами  по захоронениям чужих предков.
[next]

— Пожрать бы, — мечтательно  говорит  Паша, студент-третьекурсник, парень  с  внешностью  Чингисхана. Чеканные резкие скулы,  темная щетина,  черные узкие  глаза, жилистое гибкое  тело  – смерть  студенткам. В его генеалогическом древе явно покуролесило монгольское иго.
— Куда в тебя лезет?  Жрешь  за троих и не толстеешь, – ворчит  лежащий  у стенки  фургона  Андрей, его  закадыка-приятель. По внешности — полная противоположность другу. Рыжий,  белокожий,  высоченный и здоровенный,  как кузнец, в отличие от  худощавого  невысокого Павла.
— Я трачу много сексуальной энергии,  — безмятежно говорит  наш  «монгол» и скашивает глаза  на  Светку, единственную девушку  в  команде.  Она  слушает   диалог, не открывая глаз, и фыркает.
Единственную — потому что  я еще соплячка. Мне  всего пятнадцать, и меня  берут в  эту поездку только после  долгих  коленопреклоненных просьб  и молитв  к  декану  исторической  кафедры университета, Глебу Геннадьевичу.
 
Итого  в трех  грузовых  машинах   едут  восемнадцать мужчин, включая водителей и  руководителя  экспедиции,  одна девушка и я,  соплячка.
Светка  не  занимается  земляными работами, она  кашеварит.  Девушка  изящна и гибка, как хлыст. Все мужские поползновения  пресекает   резко и  быстро,   такими   ядовитыми  репликами, что я умираю от зависти.
Накормить  здоровых, занимающихся тяжелым физическим трудом  мужиков, сложно.  Если не успеть  с  обедом или ужином,  костер  с котелками обступает толпа   голодных  хищников  с жадным блеском в глазах.  Сожрут – и костей не оставят.
Я  помогаю кулинарить, как могу – развожу костер,  мою посуду, набираю воду в канистры и фляги, таскаю оборудование.  А также  заглядываю в раскоп с  дурацкими вопросами,  перманентно  падаю, запинаясь о  носилки и  поставленные  лопаты, развешиваю уши на  ежевечерних посиделках, слушая сказки о  Черном  Археологе и  восставших  покойниках.  Истории, которые рассказывают у костра, будоражат воображение и заставляют нервно оглядываться  в  темноту, когда надо сходить  в туалет.
Особенно  кровожадная фантазия  у  Паши, родившегося  в  этих местах.  Его  байка  о  нашествии  Орды кочевников,  желающих вернуть себе власть над наземным миром, основательно потрясла мое  воображение.  В его версии  скифской  богине  огня была принесена  жертва   —  девственница, которая потом возродилась   из пепла. Вот эта  девушка,  тульпа  великой  богини, потом и  повела  Орду на мир  живых, который  захлебнулся  в  крови.
Я так явственно  представила  себе муки  горящей в костре, что  содрогнулась  от ужаса.
В конце  рассказа  Паша  дернул меня  за ухо и зловеще добавил, что  как раз  истекает срок в  две тысячи лет,  отпущенный   людям  на осознание  своих грехов.
— Покайся, сестра! – завопил он  басом.
Я взвизгнула от  неожиданности и  обозвала его дураком. 
 
 
—  Твою сексуальную энергию да в мирные цели, — говорит Светка, переворачиваясь  на  живот. 
Все   чертовски  устали  за день пути.  Остановка только вечером. Мы не ставим палатки, ночуя  в  машине и  в открытой степи, в спальниках у костра.
— Мирные цели – всегда сексуальные, — говорит  Паша,  подвигаясь  к ней поближе.
Я  не понимаю  смысла   этих брачных игр, потому  улыбаюсь, не   разбирая подтекста, который вкладывают  мужчина и женщина  в  слова, перебрасываясь ими, как  шариками для пинг-понга.
— Светка,  у него  два  внебрачных алиментных ребенка, —  вступает в  игру  Андрей. – А я холостой и  склонный  к  матримониальным связям.
— Да-да, склонный, уже в пятый  раз, — отбривает его  Павел и хохочет, закашлявшись  от  пыли.
— Ну, а что? —  парирует Андрей. – Женюсь, как честный человек. А потом развожусь, когда любовь уходит.
Просыпается  аспирант  Виктор,  дрыхнущий  в   любых, самых неприспособленных  для этого местах —  на  поленнице дров, в открытых раскопах и  брошенных носилках. Он  лежит  почти у  выхода, запакованный в спальник по самые брови.
— Светлана, выходите за меня  замуж сегодня  же! Мой спальник рассчитан на двоих! – патетично  объявляет  он, расстегивая молнию замка – вжик.  
Водитель  Талгат,  который слушает  разговоры  за переборкой  кабины,  громко ржет и  вдруг резко тормозит:
— Приехали!
 
Нигде я не видела таких закатов, как в  степи.  Огромное распухшее  солнце,  близкий  и, одновременно  далекий,  горизонт —  четкий,  как лезвие  бритвы,   взорванные ветром облака. На   солнечный диск  можно смотреть почти открыто, не заслоняя  глаза рукой.
—  Посмотри, какой   роскошный могильник, – говорит    Глеб Геннадьевич за моей спиной.
Я вижу только цепочку  неровных  низких  холмиков.  Но ГэГэ обладает  таким  даром  рассказчика, что  видишь  не только  поросшие  чахлой   сухой травой курганы, но и  воинов   в кожаной броне, прошитой стяжкой  металлических колец, и  низкорослых  свирепых  лошадей, которые  лягут  рядом  с   воином после его смерти, и  шатры  с бронзовыми курильницами у  входа.
 
—  Там  лежат покойники? – спрашиваю у него шепотом.
— Люди, — поправил меня  руководитель экспедиции.  —  Такие же, как мы.  Которые мечтали, любили и  пытались выжить. Растили детей,  перегоняли  скот, воевали друг с  другом. 
Сарматы —  пожравшие,  поглотившие и переварившие  культуру скифов. Их религию, искусство, обычаи,  образ  жизни. Интереснейшая  волна  человеческой   массы, о  которой нам предстоит еще столько узнать. А может быть, и нет…
— Они, наверно,   проснулись сейчас и думают «какого черта тут гремят  железом»?  Покойники  очень не любят, когда  их  дома начинают тревожить. Особенно так нагло и бесцеремонно, как мы, без  уважения к ритуалам.  Разломаем   жилища, а потом   их еще и затопят. Никакой  предок не обрадуется.
— Здесь на сотни километров – только  мы. Выдумщица, —  улыбнулся  Глеб Геннадьевич   и повернулся  к машинам,  чтобы проконтролировать  разгрузку, а я продолжала смотреть на курганы,  в которые  падал  солнечный  диск.
 
 
Светка уже  командует  мужчинами,  таскающими  кухонную утварь и продукты.  Они стараются,   борются за ее внимание.
Мне, как  самой мелкой,  ничего тяжелого не доверяют, поэтому я отправляюсь  на осмотр курганов.  После длительной  тряски  на колесах   тело  требует  энергичного  движения в вертикальном положении.
Трава  цепляется  за ноги, шуршит   сухо и соломенно, уговаривает   послушать ее, остановиться  хоть ненадолго.
Оглядываюсь  на   машины и понимаю, что ушла  очень далеко, фигурки   людей  почти  сливаются с   рельефом местности.
Я на макушке самого большого кургана.  Поворачиваюсь   вкруговую,   рассматривая    периметр.  Могильник   выстроен не  хаотично, как кажется  на первый взгляд.  
Мой  холм центральный. Вокруг – один, два, три…  шесть курганов  поменьше, на равном расстоянии  друг от друга. 
Вождь и его жены? Военачальник и  его  командиры?  Или  просто брошенные  стоянки?  Ловлю краем  глаза   теплый блик   в траве. Осколок?   Откуда бы ему взяться… 
Я наклоняюсь  и  роюсь пальцами в  сухой почве,  выжженной   злым солнцем  за века в  золу. Нащупываю что-то твердое и горячее.  Кладу на ладонь  изъеденную временем  пластинку с маленькой  петелькой  на ребре. Кость или  серебро, непонятно. Тру обшлагом рукава рубашки,  очищая поверхность  от черноты. 
Это квадратная  монетка  или  украшение-подвеска.  На  аверсе  вижу  почти стертую  резьбу —  лицо с  узким ртом и  закрытыми глазами.  Высокий  лоб и пышные волосы стискивает обруч. На реверсе – фигура в полный рост, полуженщина-полузмея.  На левом плече   ворон,  у правого бедра  – волк. Или собака? 
Вязью  по  окружности  монеты  незнакомые знаки —  словно  птица  прошлась  по песку.
Хммм… Что там  было на  вечерней лекции  под  компот  из  сушеного чернослива?
Геродот  толковал   сарматский пантеон  как  Семибожие, доставшийся  им в наследство от  скифов.  Бог – отец неба, бог войны – куда без него, а как же.  Меч  и мужчина – близнецы-братья.  Богиня  плодородия  и брака Артимпаса,  бог моря Агимасад, богиня  луны Маспалла, богиня огня Табити, сакральный  символ  власти. Кто же еще-то?  Нет, надо внимательно слушать   лекции.
А как  же обрадуется  Глеб Геннадьевич!
Я видела, как его трясло от волнения, когда   в  прошлом сезоне  археологам  повезло наткнуться на  неразграбленную  могилу  с  золотыми  женскими украшениями и  бронзовым оружием.   Всем  дали время  насладиться   видом находки.
Металл  мечей истлел от коррозии,  но золото  отмытых от наслоений   песка и глины височных колец,  нагрудных  гривн  сияло   непобедимым  живым блеском  на  грубом  экспедиционном  брезенте.
И я ручаюсь, что все  тогда думали не о ценности   найденных сокровищ, а о живущей  некогда женщине, носившей  эти украшения на  теплой смуглой коже.
 
 
Нужно возвращаться, но напоследок…
Я сажусь  на  круглый  плоский камень в центре,  поджимаю под себя ноги, закрываю глаза, подставляя  лицо  гаснущим лучам. Сжимаю  пластинку   в ладони.  Она  ощутимо греет  мои линии  жизни, ума и сердца.
Вздрагиваю, когда  слышу лязг металла. Неужели кто-то из бригады  прется сюда  на ночь глядя, с  лопатами?
Солнце цепляется  за горизонт,  хотя, по ощущениям, уже  должно  было давно  упасть  в  черноту.
На меня  смотрит  незнакомый   смуглый мужик  в островерхой войлочной   шапке и  одежде  из  тонкой  вытертой кожи. Ловлю себя на мысли, что  он похож на Пашу, как две капли воды. Надеть на него  армейскую рубашку цвета хаки,  обрезанные   по колено выцветшие джинсы – не отличить. Но вот глаза у  незнакомца  не   смешливые и  теплые, а острые  и колючие.
Он  гортанно  спрашивает что-то.
В моем кулаке зажата  монета с  женским  ликом. Я разжимаю  ладонь и протягиваю  ему   пластинку.  Вдруг с изумлением вижу, что     протягиваю  мужику в  коже не  монету  – маленькое  зеркало с  подвесным ушком.
Азиат  вскрикивает и  отшатывается  от  меня, как от прокаженной,  потом торопливыми прыжками уносится  в  наступающие сумерки.
Я поднимаюсь с камня, чтобы увидеть  свой грузовик,  и  застываю соляным  столпом.
Экспедиции нет.  Курганы  высятся  недвижными  каменно-земляными громадами  в  три человеческих роста, а за ними  —  огни  костров. И  шатры, шатры, шатры.
 
Продергиваю монетку  за  ушко  в   петлю цепочки, чтобы не уронить в траву.  Она   ложится между косточек ключиц,  на мгновение  отражая  в  зеркальной глади женское лицо. С раскосыми  черными  глазами и  замысловатой  прической  пышных темных волос.
Спуск  к кострам бесконечен. Мне хочется думать, что  это… это просто местное  население. — Аборигены, да? – уговариваю я себя. Вот такие,  средневековые кочевники. Едут себе  по степи,  везут в своих кибитках  детей и женщин,  казаны для  мяса и  каши.  Вечерами сидят  у костров,  бросают собакам  бараньи косточки.  Поют  унылые  песни, доставшиеся  им от предков-сарматов.
 
Их много.  Сотни или тысячи. Темные   лица,  узкие, ничего не выражающие глаза. Вооруженные  мужчины и  полуобнаженные  женщины,   пожилые люди и  подростки.  Меня осторожно трогают за рукава,  прикасаются к волосам,  что-то шепчут вслед.
Они   расступаются  океанской волной, пропуская  меня  к  костру, который притягивает, как магнит. Ближе, ближе, еще ближе…   Над  моей головой  хлопают  крылья  огромного ворона, к ногам  жмется  худая  рыжая   собака  с  черными подпалинами на морде.
Я  шагаю в пламя,  лепестки  его  лижут   ступни,  а потом  выстреливают в  темное  звездное небо,  заслоняя   толпу   людей,   сопровождающих меня  в   длительном  продвижении  по   городку  кочевников.  Тело  трансформируется: — от пояса  вниз  обтекает  чешуей,   ноги   смыкаются в  мускулистый раздвоенный хвост,   свивающийся кольцами.
— О, Табити! —  рев  сотен  глоток проносится  по ночной степи. – Табити!
 
 
 
 
—  Малявка, что с тобой? Ты заболела?  —  меня трясут на плечо.  Тело словно  наполнено  жидким огнем,  губы печет  от невыносимого жара.
Солнце село.  Я лежу   там же, где уснула.   На теплом плоском камне  посредине  холма, словно  приготовленная к закланию жертва. Жертва? Нет,   жертва будет принесена мне.
И это был  вовсе не сон.
 
 Я вижу  обеспокоенное  лицо Паши,  его черные  раскосые глаза. Улыбаюсь  и обвиваю руками  его   шею, подтягивая  к   горящим  губам.
— Эй?  —  удивляется он,  но   не может  противостоять   зною,   плавящему  мое тело, словно горячий  воск.  
Источник  этого  жара — зеркало, которое выпивает  парня  в  несколько глотков,  как   бокал с  горячим вином, потом подергивается  мутной  рябью. На   смуглую  пашину грудь  падает  ворон Таргис,  накрывая   огромными крыльями тело, в несколько ударов  сильного   клюва   вырывает  сначала  глаза, потом сердце.  В  царстве  мертвых  зрение  без надобности.
Глаза ворон пожирает сам,   теплое, трепещущее еще сердце  бросает мне.  Кровь  течет  с  губ, капает мне  на грудь, пятнает   живот.
Мой спутник, пес Хайра  скулит и подвывает,  оглядываясь  на   конных  воинов,   застывших вокруг   жертвенного камня  кольцом.   Звякает  металл оружия, скрипит  кожа   седел, всхрапывают  буланые жеребцы.  
 
 
—  Пойдем с нами,  — говорю я  нежно,  заглядываю в   окровавленные  глазницы  Паши. – Ты    сильный мужчина и славный воин.   Хайра, сопроводи  его к предкам.
В ногах    уходящего  ложится    рыжий  пес,  обнюхивая   сброшенную с наших  тел одежду. Ворон   кружит  над   головами, как  грозовое облако.
— Пора,  Таргис,  — говорю  решительно.  —  Нас ждут.
Я киваю  своему  эскорту, и мы спускаемся  с холма  туда,  где  сейчас звучат  людские голоса  и смех.
Пришло  время  выпустить  на свободу  тайны   этих курганов.
 
 
 © паласатое